Один из способов паразитизма - это когда в школе хулиганы и гопники сидели на шее у талантливых и законопослушных детей, а потом подонки смеют ПРИЧИТАТЬ, что умные люди уехали в другие города и не хотят работать на производстве!
===
Полукриминальные эпизоды из воспоминаний про "элитную" школу
https://dzen.ru/media/id/606e57e2464afa09d4f9505b/polukriminalnye-epizody-iz-vospominanii-pro-elitnuiu-shkolu-6395d6f06291bb2ade572f39
На канале "Травля: со взрослыми согласовано" https://dzen.ru/a/Y3fXVp97THkHP04Z написаны воспоминания под названием "Один на один с 'элитной' школой", разбитые на три части:
1. https://dzen.ru/a/Y3fXVp97THkHP04Z
2. https://dzen.ru/a/Y3fZ3r5NuAAw3c9R
3. https://dzen.ru/a/Y3facODVHGXNhhk4
Данная трилогия очень интересна, но предупреждаю: она занимает 70 тысяч символов (то есть букв). Что же касается данной статьи, то она занимает 10 тысяч символов.
Кроме того, мне не совсем понятны такие рассказы о травле, где словесные оскорбления перемешаны с действиями "агрессоров", попадающих под статьи Уголовного кодекса (думаю, не надо объяснять, что при возрасте ниже 14 лет ответственность, как правило, переходит на родителей или учителей). Впрочем, это моё субъективное мнение. Ниже предлагаю ознакомиться только с "полукриминальными" и "криминальными" цитатами из трилогии (я не юрист, в классификации уголовных и административных деяний не очень разбираюсь):
В первой части не приводится официального названия "элитной" школы. Там написано только следующее: "В школу, в которой учились дети преподавателей местного университета, меня отдали в шесть лет" и "Школа по тем временам была элитной: одна из старейших в городе, обвешанная мемориальными досками великих выпускников, славилась образовательными традициями, сильным учительским составом и располагалась прямо напротив университета. Для зачисления в школу нужно было пройти собеседование с «комиссией», и я прошла его блестяще".
Во второй части, по словам рассказчицы, её травили главным образом потому, что она отказывалась решать своим одноклассникам контрольные работы (но там пока ещё не дошло до явного нарушения Уголовного кодекса).
В третьей части наступает кульминация:
"Мне припомнили всё. Нападки стали ещё злее, ещё жёстче и внезапнее, хоть это казалось уже невозможным. Я как будто вновь оказалась в зловонном, липком болоте, полном крокодилов, и уворачиваться надо было ещё ловчее. Ко мне не обращались иначе, чем производными фамилии и матерными прозвищами. Удивительно, но при этом компания одиннадцатилеток сохраняла внешнюю видимость благопристойности: они никогда не матерились при учителях и вообще при взрослых, всегда улучая момент, когда их слышат только сверстники. Мои колготы исчезали после физкультуры раз пять или шесть. Пару раз бесследно, но чаще к концу уроков обнаруживались драными и грязными, так что идти домой в них было нельзя — приходилось тащиться в физкультурных штанах. У меня украли библиотечный учебник, сорвали с него обложку, пробили насквозь и повесили на крюк для туалетной бумаги — на обрывках форзаца красовалась надпись «я весь провонял». Меня толкнули, когда я строчила на швейной машинке так, что я треснулась лбом о железный рукав и просто чудом не прошила себе палец. Мне вылили на голову и спину тарелку горохового супа в столовой. Папа пришёл в школу разбираться. Мальчик, чьим «заданием» это было, дико извинялся, не глядя на меня, и уверял, что он не нарочно, что просто было много народа и его неудачно толкнули. При этом мне не подкидывали угрожающих записок, меня не били, мне не вредили по-крупному, не оставляли явных материальных следов издевательств — Катерина прекрасно понимала, что никаких улик быть не должно. Сама она меня презрительно не замечала, иногда привычно отпуская в своём кругу пару-тройку острот обо мне, но на личный контакт всю зиму и половину весны не выходила ни разу."
Вот монолог главбандитки класса (в адрес рассказчицы), похожий на то, что сказала Миронова по прозвищу "Железная кнопка" в фильме "Чучело":
"— Мы объявляем ей бойкот. Никто не должен подходить к ней близко. Давать ей вещи и брать у неё. Сидеть с ней за одной партой нельзя. Отвечать на её вопросы и заискивания нельзя. Прикасаться нельзя. Смотреть на неё нельзя. Даже плевать в её сторону не разрешается, хоть она и мразь. Мимо неё надо ходить, как мимо пустого места. Её больше нет, поняли? ЕЁ НЕТ БОЛЬШЕ!!! Если я увижу или услышу, что ей кто-то сказал хоть одно слово. Хоть одно! Я приму меры. И тогда не обижайтесь. Это человек будет считать оставшиеся зубы во рту. Всё понятно?
Все молчали. Такое было впервые. Головы опускались, одна за другой. Кто-то кивал. Кто-то просто прятал глаза. Кто-то делал вид, что его это не касается — листал учебник или рассматривал стенды в кабинете истории. Но общим у всех было одно. Страх.
— Я надеюсь, что всё понятно. Свободны."
И, наконец, роковой день:
"Десятое мая. Вторник.
Последним уроком была физкультура. Когда я прибежала со двора в спортзал, сразу в голове зажегся красный сигнал — тревога. Из девчачьей раздевалки слышались крики и возня. Бегом кинулась через зал. Застыв на пороге раздевалки, на мгновение обомлела от гадкой сцены. Аля. Она лежала на бетонном полу, прикрывая руками голову. Её обступило человека три или четыре, и они её били.
— Оставьте её! — Я кинулась внутрь, но меня сразу же схватили двое. Эти двое стояли с двух сторон от двери, у самого порога раздевалки, и я их не заметила. — Уроды! Гады, что вы творите! Отпустите её!!! — Я вопила не своим голосом, пытаясь вырваться. Но эти двое были крепкими мальчишками, а я была одна...
Алька кричала. Её тянули за волосы, пытаясь попасть по лицу. Били руками и ногами, пинали по полу... Белая физкультурная майка на ней была грязной, волосы, всегда аккуратно заплетённые, растрепались, один кед валялся на полу. Это был кошмар. Ужас, которого я не видела никогда больше — ни до этого дня, ни после. Физрук! Боже, где же ты...
Но вместо зычного голоса физрука сзади вдруг раздался другой. Храмова схватила меня за волосы и резко потянула назад.
— Думаешь, мы не знали? Как ты трещишь каждый день после уроков со своими тупыми подружками? Смотри, — прошипела она мне в ухо. — Смотри, дура. Это всё из-за тебя.
— Я тебя убью, тварь! — прокричала я. Слёзы ярости застилали глаза. Я брыкалась, пытаясь вырваться, но держали крепко. — Я тебе голову разобью трубой в подъезде! Я шею тебе сломаю за это! Тупая, жестокая дрянь! Ты этого хочешь? Ну, давай! Пусть только твои шавки меня отпустят!...
Из тамбура раздался тихий возглас Инги.
— Идёт!
Гоп-компания тут же засуетилась. Работали, как по нотам: похватали свои вещи и сбежали в одно мгновение — такое впечатление, что этот отвратительный спектакль был отрепетирован, и неоднократно. Меня втолкнули внутрь раздевалки и захлопнули дверь снаружи — я, наконец, подлетела к лежащей на полу Альке и попыталась поднять её. Алька была тяжёлая...
Когда на пороге возник физрук, в раздевалке мы давно были одни. Сидели на холодном бетонном полу, обнявшись, и ревели в голос...
Он был в шоке. «Вы что тут, с ума посходили?! А ещё девочки! Разве можно драться?!...» — помню эту его тираду. «Нет, — подумала я. — Никак нельзя...» Мы долго возились в туалете, открыв кран холодной воды. Вместе пытаясь кое-как привести Альку в порядок... А потом ушли по домам. У неё не было переломов, только ушибы и выбитый зуб. У меня разрывалось сердце на тысячу кусочков... Я видела, как заплывал её глаз, вытирая ладонью её пухлое личико от размазанной по нему грязи. Видела её трясущиеся руки и порванный ворот майки.
— Бок болит... И копчик. Наверное, они теперь расскажут всем, что мы с тобой подрались. И ты меня избила, — её голосок дрожал. А я поняла, что, скорее всего, так оно и будет. Они все снова будут заодно. Версия для взрослых давно придумана и более того, продумана до мелочей.
— Алька... — помню, прошептала я. — Мне просто надо исчезнуть...
Наверное, она тогда меня не поняла. А может быть поняла, я не знаю. Но моё решение уже созрело, и я понимала, что его ничто не изменит. Если я останусь, если продолжу сопротивляться, если и дальше буду стоять в своём углу, как старый, драный, раздражающий всех стол, то с ними произойдёт что-то ужасное. С Алькой и Зарой. А Зара, она такая хрупкая...
Возвращаться в школу на следующий день я наотрез отказалась. Вечером спокойно сказала вернувшимся с работы родителям, что завтра в школу не иду.
Папа вскинул на меня голову, мама, стоя у плиты, обернулась. Выражение их глаз было одинаково растерянным и недоумевающим. В кухню вошла бабушка.
— И я её поддерживаю, — придя домой, я всё ей рассказала и серьёзно попросила перевести меня в другую школу, а голос бабушки в семье всегда был весомым. Она приняла это решение удивительно легко.
— Да что это такое?! — папа повысил голос. — Мама, что случилось? Как можно менять элитную школу с прекрасными педагогами на... Бог знает, что?!... Может, вы с Дашей мне объясните, что тут происходит?..
— А тебе объясняли, Юра. Тебе постоянно рассказывали все четыре года, что там происходит, — сказала бабуля тихо. Я молчала. — Давай, сынок. Завтра сходи, напиши заявление и забери её документы. А в понедельник мы с ней сходим в двадцать вторую...
На этом разговор был закончен. Катерину, как и большинство её подельников, я больше никогда не видела."
Некоторые могут высказывать сомнения, что данные эпизоды могли происходить в реальной жизни. Однако лично я понимаю, откуда взялись "кадры", которые "решали" бандитскую приватизацию 90-х годов.